|
Главная
СМР
ЦДУМ
ДУМ РТ
КСМСК
Персоны
Статьи
Исламофобия
Контакт
федеральный список
запрещенной литературы
| |
“Четки”: Исламофобия
 После
террористических актов 11 сентября 2001 года ислам стал модной
интеллектуальной темой. Одни пугали всевозможными угрозами, исходящими
от мусульман, другие боролись с «исламофобией», а третьи строили
всевозможные культурологические теории.
Поражает, что в массе опубликованных на русском и других европейских
языках работ почти нет книг, написанных самими мусульманами, отражающих
их собственные взгляды и видение мира, дискуссии, происходящие в их
собственной среде.
Если для правых идеологов «исламская угроза» в начале 2000-х годов
стала играть ту же мобилизующую роль, что «коммунистическая угроза» в
годы «Холодной войны», то для левых та же тема ислама оказалась своего
рода тестом, выявившим противоречивость и двусмысленность собственных
идейных позиций. В одних случаях американское вторжение в Афганистан
оправдывалось во имя «освобождения женщин», в других случаях убийства на
почве ревности призывали не судить строго, поскольку они соответствуют
«этническим и культурным традициям», которые почему-то в сознании
интеллектуалов ещё и связывались с исламом. Право мусульманок носить
хиджаб в Европе отстаивалось так же яростно, как и необходимость
покончить с «отсталыми» исламскими нормами в странах Азии и Африки. Было
бы ещё не столь удивительно, если бы подобные тезисы звучали из уст
противостоящих друг другу течений. На практике, однако, не редкость,
когда антимусульманские призывы и дифирамбы в адрес исламской культуры
произносятся одним и тем же политиком.
Наконец, в Восточной Европе исламофобия превратилась в удобный
пропагандистский инструмент, позволяющий различным неофашистским и
ультранационалистическим течениям обрести слушателей и включиться в
«серьезные» дискуссии. Лобовая пропаганда расизма и ностальгия по
гитлеровскому «Третьему Рейху» не пользуются успехом даже среди
обывателей, которые склонны к подобным мнениям прислушиваться. Одно дело
испытывать внутреннюю, порой не сформулированную склонность к фашизму,
другое дело признаться в этом публично. Но исламская тема позволяет
ультраправой пропаганде обрести некоторую «респектабельность»,
«легитимность». Об этом «все» говорят. На практике исламофобские
сентенции выступают лишь в роли своего рода переходной программы,
которая должна подвести обывателя к более радикальным выводам. Ведь
критика ислама, как «отсталой», «опасной» и «враждебной европейским
ценностям» религии, опирается на идею о противостоянии культур. Иными
словами, она ещё не требует признания «расового» превосходства «белого
человека», арийцев или «настоящих русских». Однако развитие темы
непременно ведет к «более глубоким» выводам и более фундаментальному
пониманию проблемы, когда становится ясно, что «варварская религия»
мусульман тесно связана с их расовой и этнической «неполноценностью»
или, во всяком случае, несовместимостью с «нашим» обществом.
Любопытным образом, антиисламизм крайне правых прекрасно уживается с
ненавистью к гомосексуалистам и неприязнью к евреям, которые свойственны
в равной степени и мусульманским правым течениям. На Востоке Европы (и
особенно в России) в этот же «коктейль» может входить и изрядная доля
антиамериканизма, обоснованная как осуждение заморской космополитической
цивилизации, находящейся под влиянием еврейского лобби. Больше того,
государства, где формально-исламская идеология является частью
официальной доктрины, отнюдь не обязательно рассматриваются крайне
правыми как враждебные. Находящийся под властью духовенства Иран
вызывает скорее симпатию. И не только потому, что придя к власти наши
ультраправые постараются создать нечто похожее на фундаменталистский
режим у себя дома, но и потому, что логика органично расизма дополняется
в их мышлении логикой геополитики. С этой точки зрения нет большого
противоречия между травлей мусульман у себя дома и поддержкой исламских
режимов за границей. Если «недочеловеки» мешают обеспечению расовой
чистоты в нашем отечестве, это плохо. Но если у «недочеловеков» имеется
собственное государство где-нибудь за морем, и государство это выступает
в роли потенциального союзника против «космополитов», то почему бы этим
не воспользоваться?
Если для левых интеллектуальные противоречия выступают дезорганизующим и
деморализующим фактором, то для правых они вообще не играют особой роли,
поскольку тут важна не интеллектуальная последовательность, столь
ценимая наследниками европейского Просвещения, а
эмоционально-мобилизующая сила ненависти.
Можно сказать, что исламская тема на Западе успешно сработала на правых,
причем дважды. С одной стороны, она помогла сформировать новый образ
врага, избавив правящие круги от обязательств, порожденных ранее
принятых идеологией «политической корректности» (причем не только по
отношению к мусульманским общинам, но и вообще к любым «меньшинствам»).
С другой стороны, она усугубила идейный разброд и кризис в левой среде,
противостоящей наступлению националистов и правых.
Главным оборонительным фронтом левых политиков и интеллектуалов в Европе
и США оказалась не защита социальных прав трудящихся, а куда более
интересная и близкая сердцу прогрессивных мыслителей защита
политкорректности. Проблема, однако, в том, что система политической
корректности разрушается естественным образом не только сверху, но и
снизу, по мере того, как выявляются противоречия внутри сообществ,
объявляемых «угнетенными меньшинствами» или между этими сообществами.
Хуже того, борьба с исламофобией под лозунгами политкорректности не
находит понимания в самих мусульманских общинах, где категорически не
понимают, почему мусульмане и гомосексуалисты должны быть объединены в
одну категорию «угнетенных меньшинств». И даже если правда то, что и те
и другие сталкиваются в современном обществе с дискриминацией, то это
дискриминация по совершенно разным (точнее - взаимоисключающим)
признакам, проявляющаяся в совершенно разных формах. Причем
самоочевидно, что именно предприниматель-мусульманин будет первым, кто
откажет в приеме на работу гомосексуалисту, и наоборот, хозяин гей не
будет в восторге, если сотрудники его фирмы окажутся правоверными
мусульманами. Иными словами, дискриминация проявляется не только в
отношениях между «официальным обществом» и меньшинствами, но - в гораздо
более жесткой и открытой форме - при столкновении представителей
меньшинств друг с другом.
Главным обоснованием исламофобии правящих кругов является борьба с
исламским фундаментализмом. В этом противостоянии «Запад» или
«христианская цивилизация» выглядят непременно жертвами, которые должны
защищаться. Ссылки на террористические акты 2001 года или на «чеченский
беспредел» конца 1990-х годов должны обосновать подобный подход. А
либеральные идеи «политической корректности» осуждены и отброшены как
проявление слабости, как идеология, которая привела к «смягчению»
Запада, сделала его нерешительным и тем самым уязвимым перед лицом
варваров, «понимающих только язык силы».
Перенос центра тяжести с социальных вопросов на
религиозно-цивилизационные позволяет снять обсуждение наиболее
неприятных для правящих кругов тем. Увлеченно спорить о «национальной
идентичности» и «христианских ценностях», даже бороться с «угрозой
фашизма» и «нетерпимостью» куда проще, чем объяснить, почему несмотря на
либеральную экономическую политику и сокращение государственного
вмешательства в хозяйственную жизнь продолжает расти инфляция, почему
социальное неравенство не сокращается пропорционально росту валового
продукта и почему повышение заработной платы достигается только за счет
забастовок и протестов.
Рассуждения о «Западе» и «цивилизации» позволяют избежать упоминаний о
капитализме и отменяют необходимость анализа конкретной социальной
структуры или специфики политического курса. Они априорно снимают вопрос
«кому это выгодно», поскольку «Запад», «Россия», «Отечество»,
«Православная нация» предстают заведомо монолитными сообществами, в
которых всякое инакомыслие воспринимается как результат внешнего
влияния. «Инородного» или «иноземного». Соответственно рабочий-инородец,
«гастарбайтер» предстает перед нами не как жертва эксплуатации, даже не
как элемент нового разделения труда, а как инородное тело, странным
образом прицепившееся к нашему, во всех остальных отношениях
гармоничному, социальному организму.
Вопрос о том, «кто первый начал» решается изначально ссылкой на
сравнительно недавние несчастья, позволяющие забыть про накопившийся за
несколько столетий моральный груз. Практику колониализма, эксплуатации и
геноцида, типичные для просвещенного капиталистического «Запада» в
отношении к странам «периферии» теперь можно либо игнорировать, или
оценить положительно в духе «миссии белого человека». А если
отечественный правый идеолог готов признать некие грехи за европейцами и
американцами, то уж на репутации Российской империи не обнаруживается ни
одного пятнышка. Все народы присоединились добровольно, а если после
добровольного присоединения их приходилось выжигать каленым железом, то
тем хуже для них.
Фундаментализм предстает перед нами в облике абсолютного и
иррационального зла. Это зло не может и не должно быть ни объяснено, ни
проанализировано, ни тем более понято. Поскольку констатация абсолютного
зла уже вполне достаточна для понимания. Целая индустрия
кинематографической продукции создана в Голливуде для пропаганды образа
террористов-фанатиков, Российские ученики Голливуда стараются изо всех
сил превзойти своих учителей, если не по размерам бюджетов, то хотя бы
по нелепости сценариев и примитивизму режиссуры. Однако в современном
кино некачественная режиссура, бездарная игра актеров и нестыковки
сценария уже не являются столь важными проблемами, как прежде, поскольку
основное внимание зрителей сосредоточено на спецэффектах. Сюжет и
действие фильма представляются не более чем связками между эффектными
взрывами и демонстрацией прочих прелестей компьютерной графики. После
просмотра фильма в сознании зрителя остается память о ярких вспышках,
нереальных картинках и смутное представление о фундаменталистской угрозе
подстерегающей нас на каждом шагу.
Причем постоянно подчеркивается именно исламская идеологическая природа
фундаментализма. Со своей стороны левые неоднократно пытались обратить
внимание общества на иные разновидности фундаментализма - христианский
фундаментализм американских неоконсерваторов или на нетерпимость
израильских правых сионистов. Однако на уровне массового сознания из
этого ничего не получается. Тема «фундаментализма» усилиями
пропагандистской индустрии прочно срослась в массовом сознании с темой
ислама.
На самом деле развитие религиозного и культурного противостояния нашего
времени тесно связано с неудачей предшествующих попыток изменить или
хотя бы улучшить мир. Слабость левых сил - реальный факт политической
жизни конца XX и начала XXI века. Поэтому антикапиталистическая политика
по необходимости становится оборонительной, политикой сопротивления. Но
сопротивление оказывается эффективным и сильным лишь в том случае, если
основано на четком и трезвом понимании ситуации, своих возможностей и
целей противника. Никакого «нового консенсуса» или «выгодных для
трудящихся условий нового социального компромисса» при неблагоприятном
соотношении сил быть не может. Возвращение от размытости и
двусмысленности постмарксистского теоретизирования к жестким и простым
истинам классического марксизма оказывается требованием политической
практики, даже если сегодня мы великолепно осознаем ограниченность
многих первоначальных марксистских посылок. Со своей стороны, власть
имущие жизненно заинтересованы в том, чтобы не было широкого обсуждения
социальных противоречий. Культурные и религиозные противоречия не только
должны быть на первом месте в повестке общественной дискуссии, но и
реально должны быть доведены до крайнего предела - в таком случае
перенос центра дискуссии с социальных вопросов на религиозные и
культурные является обоснованным и самоочевидным.
Обвиняя ислам в «традиционности» правящие круги России и Запада со своей
стороны делают упор на защиту собственных традиций. В свою очередь,
традиции левых объявляются устаревшими, бессмысленными и вредными. Между
тем, со времен реформации неотрадиционализм был идеологией
революционеров. Мартин Лютер, призывая вернуться к Библии, был типичным
неотрадиционалистом. Английские пуритане под лозунгом восстановления
традиционного благочестия совершили грандиозный социальный переворот,
открыв новую эру в истории собственной страны и Европы. Такой
традиционализм не имел ничего общего с консерватизмом. Во имя
традиционных ценностей и принципов отвергался извративший и отвергнувший
эти принципы мир. Возврат к традициям является одним из наиболее
эффективных средств мобилизации. Традиция - это то, что известно,
понятно, доступно массам, и в то же время противостоит бездушному
прагматизму и эгоизму элит. Вне связи с традициями новые идеи не
воспринимаются народным сознанием. Бунт, восстание против
несправедливости всегда опирались на традиционные представления о
справедливости. Другое дело, что в процессе борьбы сама традиция
претерпевала радикальные изменения. Исламский фундаментализм, например,
был именно современной формой реакции на капиталистическую вестернизацию.
Будучи глубоко реакционной формой протеста, фундаментализм достиг
небывалого успеха именно потому, что вобрал в себя опыт XX века, вернул
массам веру в собственную культуру.
Западные социологи, признавая новизну фундаментализма, испытывают явный
дискомфорт, сталкиваясь с этим явлением. Так, Тони Гидденс постоянно
повторяет, что фундаментализм есть не что иное, как традиция,
определяемая в традиционном смысле, но в новых условиях глобальных
коммуникаций. Однако в том-то и дело, что в новых условиях традицию
невозможно защищать традиционными методами. В эпоху Мухаммада не было не
только пластиковых бомб, но и террористов-самоубийц. Не было не только
Интернета с исламскими сайтами, но и характерных для новых массовых
движений форм мобилизации. Фундаментализм имеет мало общего с
традиционным исламом, потерпевшим поражение в столкновении с Западом.
Этот ислам продолжает свое существование параллельно с фундаментализмом,
постепенно оттесняемый им. В обществах, которые не были радикально
модернизированы, нет и фундаментализма. Лишь там, где традиция была
подорвана или разрушена, фундаментализм смог как бы сконструировать ее
заново применительно к реальности и возможностям конца XX и начала XXI
века. Исламский фундаментализм, вопреки представлениям Гидденса и
либеральных журналистов, вовсе не похож на закрытую систему,
отталкивающую все «чуждое». Как раз напротив, он постоянно осваивает
новые методы, новый опыт, он открыт миру, но открыт агрессивно и
наступательно.
Именно в этом его реальная опасность. Точно так же, как и опасность
нового европейского национализма, который невозможно объяснить простыми
ссылками на традиции популизма и фашизма, сохранившиеся в тех или иных
странах с 30-х годов ХХ века. Наступательное действие резко меняет смысл
традиции. Ее уже не «сохраняют», а утверждают. Она обновляется,
обогащается новым опытом.
К традиции обращаются не только восстающие низы, но и элиты, стремящиеся
вернуть утраченные позиции. Неолиберализм является одним из наиболее
выразительных примеров неотрадицио налистской идеологии. Столкнувшись с
необходимостью противопоставить социализму собственный наступательный
проект, идеологи финансовой буржуазии не стали изобретать новые идеи.
Напротив, они обратились к своей традиционной, классической программе,
нашли вдохновение в трудах теоретиков «золотого века» либерального
капитализма. При этом неолиберализм и неоклассическая школа в экономике
меньше всего похожи на механическое повторение старого либерализма. Даже
«невидимая рука» Адама Смита, на которую постоянно ссылаются, вовсе не
была центральной идеей английского экономиста.
В то время как реакционные силы активно используют традиции, левые
оказались неспособны к этому, ибо утратили свою главную традицию -
активной борьбы против капитализма. Однако будущее развитие левого
движения неизбежно потребует возвращения к фундаментальным принципам
социалистической идеологии. В этом плане для левых принципиально важно
не поддаваться на провокацию официальной идеологии, которая навязывает
нам заранее заготовленное и заведомо бесперспективное поле для
дискуссии. С «исламофобией» как и с любой другой формой расистской
идеологии надо бороться. Но эффективная форма борьбы с ней состоит не
столько в том, чтобы объясняться, рассказывая обывателю историческую
правду об исламской культуре, которая (наряду с «консервативной
Византией») спасла для человечества античное наследие отвергнутое
одичавшим средневековым Западом, не только в том, чтобы призывать к
терпимости и взаимопониманию. Всё это, безусловно, необходимо, но
недостаточно. А главное - это не решает проблемы, ибо исламофобские
настроения «белого» обывателя закреплены не на уровне теории и морали, а
на уровне повседневной практики, изменить которую мы не сможем никакими
идейными проповедями и курсами толерантности. Надо менять повседневную
жизненную практику, способствуя самоорганизации низов ради защиты
собственных реальных интересов. И с другой стороны, надо изменить
повестку дня общественных дискуссий. Если власть имущие смогли на
определенном этапе навязать нам свои темы, то произошло это не только
потому, что у них было по определению больше денег и больше доступа к
телевизионному эфиру. В прежние времена даже господство и жесткая
цензура в средствах массовой информации не всегда гарантировали правящим
классам способность эффективно контролировать общественное мнение.
Проблема состоит прежде всего в самой оппозиции, в кризисе критического
мышления, неотделимого от общего кризиса левой идеологии и, в более
широком смысле, рациональной традиции Просвещения. Однако этот кризис
преодолим. Больше того, он преодолевается у нас на глазах по мере того,
как формируются новые формы социальной самоорганизации низов. Эти формы
прекрасно совместимы с культурным и религиозным плюрализмом, который из
политической дискуссионной темы превращается в самоочевидную бытовую
практику, не требующую никакого специального обсуждения.
Концом исламофобского дискурса станет не всеобщее торжество идей
толерантности, а массовое распространение социального протеста. В тот
момент, когда для большинства граждан любой европейской страны станет
ясным, что правые - не «защитники ценностей христианской культуры», а
демагогические защитники прибылей корпораций, культурно-теоретическая
дискуссия будет закончена. Её сменит новая общественная практика.
Борис Кагарлицкий (р. 1958) - директор Института глобализации и
социальных движений (ИГСО) с апреля 2002 г. Социолог, журналист,
публицист. Кандидат политических наук. Публикуется с 1979 года в
самиздатовских журналах. Впоследствии - в «Независимой газете»,
«Свободной мысли», «Новой Газете», «Компьютерре», «The Moscow Times» и
др. Лауреат Дейчеровской мемориальной премии (Великобритания) за книгу «The
Thinking Reed» («Мыслящий тростник»), 1988. Автор книг «Реставрация в
России», «Восстание среднего класса», «Периферийная империя»,
«Управляемая демократия», «Марксизм: не рекомендовано для обучения».
Борис Кагарлицкий
Литературно-философский журнал “Четки”.
http://www.chetky.ru/index.php |
| |
Талгат
Таджуддин 
Равиль Гайнутдин
Гусман
Исхаков
Нафигулла
Аширов
Хузин Мухаммедгали
Нигматуллин Нурмухамед
|
МУФТИЯТ
